Неточные совпадения
— Ты сегодня особенно меток на замечания, — сказал он. — Ну да, я был счастлив, да и мог ли я быть несчастлив с такой тоской? Нет свободнее и счастливее русского европейского скитальца из нашей тысячи. Это я, право, не смеясь говорю, и тут много серьезного. Да я за тоску мою не взял бы никакого другого счастья. В этом смысле я всегда был счастлив, мой
милый, всю жизнь мою. И от счастья полюбил тогда твою
маму в первый раз в моей жизни.
Я тогда бросил все, и знай, мой
милый, что я тогда разженился с твоей
мамой и ей сам заявил про это.
— Что вы,
мама? — удивился я, — я и сегодня на панихиду приду, и еще приду; и… к тому же завтра — день вашего рожденья,
мама,
милый друг мой! Не дожил он трех дней только!
—
Помилуйте,
мама, если вы обе считаете меня в семье как сына и брата, то…
— Это играть? Играть? Перестану,
мама; сегодня в последний раз еду, особенно после того, как Андрей Петрович сам и вслух объявил, что его денег там нет ни копейки. Вы не поверите, как я краснею… Я, впрочем, должен с ним объясниться…
Мама,
милая, в прошлый раз я здесь сказал… неловкое слово… мамочка, я врал: я хочу искренно веровать, я только фанфаронил, и очень люблю Христа…
— И ты прав. Я догадался о том, когда уже было все кончено, то есть когда она дала позволение. Но оставь об этом. Дело не сладилось за смертью Лидии, да, может, если б и осталась в живых, то не сладилось бы, а
маму я и теперь не пускаю к ребенку. Это — лишь эпизод.
Милый мой, я давно тебя ждал сюда. Я давно мечтал, как мы здесь сойдемся; знаешь ли, как давно? — уже два года мечтал.
— Я очень дурная. Она, может быть, самая прелестная девушка, а я дурная. Довольно, оставь. Слушай:
мама просит тебя о том, «чего сама сказать не смеет», так и сказала. Голубчик Аркадий! перестань играть,
милый, молю тебя…
мама тоже…
Мама,
Слыхала я и жаворонков пенье,
Дрожащее над нивами, лебяжий
Печальный клич над тихими водами,
И громкие раскаты соловьев,
Певцов твоих любимых; песни Леля
Милее мне. И дни и ночи слушать
Готова я его пастушьи песни.
И слушаешь, и таешь…
Аня.
Мама!..
Мама, ты плачешь?
Милая, добрая, хорошая моя
мама, моя прекрасная, я люблю тебя… я благословляю тебя. Вишневый сад продан, его уже нет, это правда, правда, но не плачь,
мама, у тебя осталась жизнь впереди, осталась твоя хорошая, чистая душа… Пойдем со мной, пойдем,
милая, отсюда, пойдем!.. Мы насадим новый сад, роскошнее этого, ты увидишь его, поймешь, и радость, тихая, глубокая радость опустится на твою душу, как солнце в вечерний час, и ты улыбнешься,
мама! Пойдем,
милая! Пойдем!..
Аня. Я верю тебе, дядя. Тебя все любят, уважают… но,
милый дядя, тебе надо молчать, только молчать. Что ты говорил только что про мою
маму, про свою сестру? Для чего ты это говорил?
Аня(тихо, в полусне). Я так устала… все колокольчики… Дядя…
милый… и
мама и дядя…
Наши здешние все разыгрывают свои роли, я в иных случаях только наблюдатель… [Находясь в Тобольске, Пущин получил 19 октября письмо — от своего крестного сына Миши Волконского: «Очень, очень благодарю тебя,
милый Папа Ваня, за прекрасное ружье… Прощай, дорогой мой Папа Ваня. Я не видал еще твоего брата… Неленька тебя помнит.
Мама свидетельствует тебе свое почтение… Прошу твоего благословения. М. Волконский» (РО, ф. 243, оп. I, № 29).]
—
Мама,
мама,
милая ма, вы не пугайтесь, если я в самом деле обе ноги сломаю; со мной это так может случиться, сами же говорите, что я каждый день скачу верхом сломя голову. Маврикий Николаевич, будете меня водить хромую? — захохотала она опять. — Если это случится, я никому не дам себя водить, кроме вас, смело рассчитывайте. Ну, положим, что я только одну ногу сломаю… Ну будьте же любезны, скажите, что почтете за счастье.
Соня. Нет,
милый дедушка, право, я не забуду вас! Вы такой простой, хороший! А я так люблю простых людей! Но… вы не видали
маму мою?
Людмила. Здравствуй,
мама Вася!
Милый мой, удивительный сон видела я, удивительно красивый…
Наташа(за окном). Бобик, как зовут твою
маму?
Милый,
милый! А это кто? Это тетя Оля, скажи тете: здравствуй, Оля!
Чебутыкин.
Милые мои, хорошие мои, вы у меня единственные, вы для меня самое дорогое, что только есть на свете. Мне скоро шестьдесят, я старик, одинокий, ничтожный старик… Ничего во мне нет хорошего, кроме этой любви к вам, и если бы не вы, то я бы давно уже не жил на свете… (Ирине.)
Милая, деточка моя, я знал вас со дня вашего рождения… носил на руках… я любил покойницу
маму…
— Тебе тяжело,
милый, — говорила она, улыбаясь. — Мама-то бежит, скажи ей!
Каренин (выходя).
Мама,
милая. Я все слышал. Я ожидал этого: вы полюбили ее. И все будет хорошо.
— Эх,
мама милая? — оборвав песню, возбужденно кричит Цыган. — Хорошо на земле будет скоро!
— Да, хорошая… — согласился Саша. — Ваша
мама по-своему, конечно, и очень добрая и
милая женщина, но… как вам сказать? Сегодня утром рано зашел я к вам в кухню, а там четыре прислуги спят прямо на полу, кроватей нет, вместо постелей лохмотья, вонь, клопы, тараканы… То же самое, что было двадцать лет назад, никакой перемены. Ну, бабушка, бог с ней, на то она и бабушка; а ведь
мама небось по-французски говорит, в спектаклях участвует. Можно бы, кажется, понимать.
—
Милая Надя,
милая моя девочка, — говорит
мама, — не хочется ли тебе чего-нибудь?
Я вполне понимала мою
милую подружку, потому что сама горела желанием поделиться радостью с
мамой и домашними. Мои баллы были немногим хуже княжны. Но все же я старалась изо всех сил быть не ниже первого десятка и успела в своем старании: я была пятою ученицей класса.
А тут еще совсем близко от меня
Миля Корбина, нежно прильнув к своей
маме белокурой головенкой, что-то скоро-скоро и взволнованно ей рассказывает.
Наливные яблоки на тенистых деревьях нашего сада, Милка, изнывающая от летнего зноя у своей будки… а на крылечке за большими корзинами черной смородины, предназначенной для варенья, — моя
милая, кроткая
мама.
Милая, на все способная
мама сама клеила и раскрашивала незатейливые картонажи, золотила орехи и шила мешочки для орехов и леденцов.
Маме я ничего не писала о случившемся, инстинктивно чувствуя, ведь это сильно огорчит ее, тем более что она, ничего не подозревая, писала мне длинные письма, уделяя в них по странице на долю «
милой девочки», как она называла мою дорогую, взбалмошную, так незаслуженно огорчившую меня княжну…
На коврике с правой стороны, подле стула, склонилась
милая головка
мамы…
Наступил час отъезда. Ни я, ни
мама с Васей ничего не ели за ранним завтраком. У крыльца стояла линейка; запряженный в нее Гнедко умильно моргал своими добрыми глазами, когда я в последний раз подала ему кусок сахару. Около линейки собралась наша немногочисленная дворня: стряпка Катря с дочуркой Гапкой, Ивась — молодой садовник, младший брат кучера Андрея, собака Милка — моя любимица, верный товарищ наших игр — и, наконец, моя
милая старушка няня, с громкими рыданиями провожающая свое «дорогое дитятко».
Мамина пасхальная посылка опоздала на этот раз, и я получила ее только в великую субботу. Поверх куличей, мазурок, пляцок и баб аршинного роста, на которые так искусна была наша проворная Катря, я с радостью заметила букетик полузавядших в дороге ландышей — первых цветов
милой стороны. Я позабыла куличи, пасхи и окорок чудесной домашней свинины, заботливо упакованные
мамой в большую корзину, и целовала эти чудные цветочки — вестники южной весны… Еле дождалась я звонка, чтобы бежать к Нине…
—
Мама! — кричит Тася, —
милая, родная, я исправилась, я другая стала теперь, — и падает на грудь
мамы, охватившей ее своими нежными руками.
Эта неожиданная ласка и этот добрый голосок странно напомнили маленькой Тасе что-то
милое, родное — напомнили ей её
маму, прежнюю, добрую, ласковую
маму, a не строгую и взыскательную, какой она казалась Тасе со дня падения Леночки в пруд. Что-то екнуло в сердечке Таси. Какая-то теплая волна прихлынула к горлу девочки и сдавила его. Ей захотелось плакать. Дуся сумела пробудить в ней и затронуть лучшие струны её далеко не испорченного, но взбалмошного сердечка.
— Нет! Нет! Ни за что! Там ждут побои и муки, a здесь, кто знает, может быть, я встречу кого-нибудь, кто укажет мне дорогу на вокзал. Упрошу посадить меня в поезд и довезти до нашего города, где пансион. A оттуда к
маме! К
милой, дорогой
маме, чтобы уж никогда не разлучаться с ней, никогда не огорчать ее дурными, злыми выходками… Никогда! Ты слышишь, Господи! — прошептали посиневшие от холода губы девочки, и она подняла исполненный мольбы взор к небу.
«Бедный Андрюша! — подумала Тася, — и он сирота, как и Карлуша. У той папа умер, и она успокоиться не может по нему до сих пор; y этого
мама, и он о ней со слезами вспоминает. A y неё, Таси, есть добрая,
милая, ласковая
мама, и она, Тася, так много горького причинила ей! Сколько горя и печали! Должно быть много, очень много, если добрая
мама решила отдать ее так далеко от себя».
Дрожь пробежала по телу девочки. О! Она не вынесет побоев; y неё от них и то все тело ноет и болит, как разбитое. Она вся в синяках и рубцах от следов плетки, и новые колотушки и удары доконают ее. А ей, Тасе, так хочется жить, она еще такая маленькая, так мало видела жизни, ей так хочется повидать дорогую
маму, сестру, брата,
милую няню, всех, всех, всех. Она не вынесет нового наказания! Нет, нет, она не вынесет его и умрет, как умер Коко от удара Розы.
— Это она! Это Тася! — кричала, рыдая от неожиданной радости и нервного возбуждения, Тарочка. —
Мама!
Милая! К ней, к ней, скорее!
И вмиг девочку неудержимо потянуло увидеть свою
маму, услышать её
милый голос, почувствовать на своем лице её нежный поцелуй. Впервые тяжелое раскаяние сильно и остро захватило маленькую душу Таси, заполнив собой все её уголки. И тот мальчик, поминутно глухо кашлявший и хватавшийся за грудь, вдруг стал ей дорогим и близким. Их общее горе приблизило его к ней.
—
Мама? Да ведь она тебя ищет. Только она вернется скоро, я чувствую, — лепечет Тасе её
милая старшая сестренка. — Да вот она, разве ты не видишь?
Они просидели весь вечер, тесно прижавшись друг к другу. Одна — думая о том, как счастлива она теперь подле
мамы, другая — как милосерден Господь, что вернул ей её
милую, обновленную дочурку.
Родной разговор, и поющий самовар, и
мама в круглых очках, покрывающая чайник полотенцем. И теплый ветерок в окна. И странно было Кате: все такое
милое, всегдашнее, а они — такие разные, разделенные; папа далеко, с непрощающими глазами, и непроглядные глаза у Веры, смотрящие в сторону.
— Ты думала, помер отец, так на тебя и управы не будет?
Мама, дескать, добрая, она пожалеет… Нет,
милая, я тебя тоже сумею укротить, ты у меня будешь знать! Ты бегаешь, балуешься, а
мама твоя с утра до вечера работает; придет домой, хочется отдохнуть, а нет: сиди, платье тебе чини. Вот порви еще раз, ей-богу, не стану зашивать! Ходи голая, пускай все смотрят. Что это, скажут, какая бесстыдница идет!..
— Папа,
милый, бесценный папа! — ответила я ему и в первый раз со дня кончины
мамы тяжело и горько разрыдалась.
А
мама в это время, под хлещущим дождем, стояла в темных полях над рекою и поджидала
милого своего сынка.
Мама думалась, и девушки-сестры, и Катя Конопацкая. Как я теперь увижу ее, как буду смотреть в ее
милые, чистые глаза? И быстрый говорок погано отстукивал в голове мутившейся от похмелья...
Георгий Дмитриевич.
Мама, мамочка,
милая моя мамочка, как же я буду жить! Как же я буду жить, я убью себя, мамочка!
—
Милый мой, — лепетала я сквозь слезы, — твоя
мама достигла намеченной цели, достигла того, чего она так страстно желала, к чему так стремилась…
Но теперь у твоей
мамы, мой
милый крошка, еще и другая цель: вырастить тебя, поставить на ноги, сделать из тебя хорошего и честного человека.
— Ты все та же неисправимая мечтательница и шалунья, какою была в институте, — говорит она с
милой и грустной улыбкой. — Все у тебя принцы да рыцари… Догадываюсь: рыцарь — твой муж, а принц — ребенок. Ведь верно?.. А вот я со дня смерти
мамы так несчастна,
милая Лида! Одно только искусство меня может воскресить.
«
Милая, бедная
мама! Какой удар вынесла ты, прочтя письмо. Но ты, дорогая, ты одна, я глубоко уверен в этом, не поверишь, что твой сын бесчестный человек. Не поверила бы ты, если бы я сам даже признался в преступлении… Но тем более тяжело твое несчастье. Видеть невинного сына, заклейменного обществом страшным именем вора, тяжелее во сто крат, чем знать, что заблудшее дитя несет заслуженное наказание».
— Ах, благодарю,
милая Таня, я забыла его… А где
мама?
— О, папа… папа… — шептала она, не будучи в силах писать, так как глаза ее затуманивались слезами. — Как я огорчила тебя… Но ты мне простишь… И
мама простит…
Милые, дорогие мои… Ведь я же теперь раба, раба его! Он говорит, что если я не буду его слушаться, он опозорит меня… И ко всему этому он не любит меня… Что делать, что делать… Нет, я не напишу вам этого, чтобы не огорчать вас… Он честный человек, он честный…